даже рассмотреть не успевает, а я веник выдираю.
Ошеломленная Алиса замирает, а я, оценив какие-то не розы, в мусорку их бутонами вниз фигачу.
— Это кто дарит такое?
Охренеть, там кто в этом музее работает? Вроде все пенсионеры. Кто подкатывает? Она…
… в грудь меня толкает.
Хорошо.
Разозлилась. До чего же сладкая даже на вид. Ненавидел вчера вечером больше всего на свете, а сегодня…
Алиса к мусорнику подходит, локон за ухо заправляя, и перед тем, как я ее остановить берусь… Вдруг подмечаю, что она сегодня по-другому выглядит. Не знаю, как-то надуманно красивее. И губы красным намазаны.
Она реально собирается веник из мусорника забрать!
— Я тебе новые куплю. Много и все. Больше, — выталкиваю я озлобленно.
Земля под ногами кратером оборачивается. Потому что складывается у меня все в одну картинку. Вот я вчера проститутку позвал, но трахать не стал, потому что я — это я.
И Алиса тоже может кого угодно позвать. За бесплатно. Да все побегут в очередь.
Одно только формирование мысли, что ее касаться кто-то другой будет, меня под ноль косит.
Под самый ноль.
Там, где границ и рамок нет.
Где никаких стопорнуться быть не может и не будет.
Как я раньше, блядь, не додумался? Я не позволю. Это даже до смехотворного ужасно. Конечно, я не позволю такому случится никогда. Даже дышать на нее никто не имеет права.
Алиса все-таки веник свой розовый достает и мне по лицу хорошенько хлещет. Перехватываю букет, и даже не выбрасываю.
Сейчас все мне расскажет, где самоубийцу этого отыскать.
— Это откуда такое?
— Ты! Ты! — со свистом от вдохов выталкивает она слова. — Ты совсем поехавший! Отдай сюда.
Удерживаю розовый ужас высоко на вытянутой руке, и она гневно глазами блестит.
— Кто подарил? В курсе, что у тебя я есть?
— В курсе, в курсе. После вчерашней твоей выходки все в курсе, что с ослом имеют дело.
Подумаешь, тачкой закрыл выход из музея до ночи. Они же археологические умники. Выкопали бы что-то там и пролезли.
— Верни мне мой подарок.
— Еще и подарок. А мне сказала, что цветы не любишь.
— Их уже подарили, — возмущается она. — Мне на день рождение. Всем коллективом дружным. Сечешь, дубина?
И вырывает веник у меня. Ну, потому что руку я уже опустил.
— Сегодня? День рождение? — стараюсь нормально интересоваться, а выходит калечно. У меня подарка нет. Точнее, есть кое-что, но разве подарок это? Я бы Алисе тачку новую подарил, если бы знал. Почему мне никто не сказал!
— Сегодня, — заводит снова волосы назад и избегает взгляда. — А теперь дай пройти. То, что ты делаешь называется сталкерство. И это не только противозаконно, но и неэтично. Ты поджидаешь меня тут постоянно.
Алиса дальше идет, и теперь вместе шагаем. Сумку на плече поправляет. Какая-то хрупкая сегодня. Игнорирую, как вчера сказала, что все кончено. Иначе не выплыву.
— Если ты со мной болтаешь постоянно, разве это преследование?
Поводит плечом, и снова цветы к себе прижимает.
Когда три квартала преодолеваем, спрашиваю даже осторожно:
— Ты машину продала? Чего пешком идешь?
Знаю уже, что продала.
— Да. И решила прогуляться сегодня. Можно? Или нужно разрешение у тебя, Кулаков, спросить и поумолять? — рассерженно спрашивает…
… но я это слышу. Легкую игривость. Она так постоянно за нос меня водила. И так от нее член всегда дубеет, но ей же недостаточно, и от этой недосказанности и намеков всегда колом стояло пуще прежнего.
Да, поумолять. Все отдам за это.
— Будто ты спросишь. Будешь праздновать… с ним?
— Да, — мрачнеет она.
Блин, момент испортил, и все испортил. А потому что этот… голодранец всегда дороже меня.
Я выкупаю, что Алиса тут пытается сделать с недавних пор. Меня вот, сиротинушку, никто не спас, и мамка не нашлась, а вот теперь Алиса героически спасет такого же паразита. Убережет от нелегкой судьбы!
Поможет ему исправиться! Прямо у меня на глазах.
Раз я уж таким вышел и ничего поделать нельзя.
Но я смотреть на паразита не могу. И потому что действительно напоминает… И потому что он с самого начала пытается ее у меня забрать. В процессе, он даже почти убил ее.
Нет, никакой пощады. Я снял с него обвинительную удавку и на этом все.
У него и так все есть уже!
Доходим до проспекта, где выходы нескольких клубов и баров гудят. Народ собирается. Мужиков и дрыщей — завались.
Когда проходим мимо второго клуба, загребаю ее ладонь. Они-то ничего не сделают, даже сразу взгляд переводят, но Алиса сама чуть ли не к обочине тылится. Не могу, когда она боится. Штырит физически меня от этого.
Потом руку ее не выпускаю, а она не выдирает.
Когда к дому ее подходим, неизвестная доселе тоска берет. Алиса еще и поворачивается ко мне целеустремленно.
— Спасибо, что до дома проводил, — вежливо начинает и я зубы сцепляю, — и… Вася… это невыносимо для… Перестань приходить. Мы выяснили, что мы…
— Я хоть завтра начну стройку нового детдома, — перебиваю я и пальцы ее перебираю в своей ладони, — и на ожоговое отделение дам. И что еще надо. Но главное, детдом. Все нормально будет.
Не понимаю, почему слезы у нее льются, и панически ищу слова. Почему это все должно решаться разговорами!
Я предлагаю конкретные действия!
— Это действительно не просто про детдом или спорткомлекс, — поднимает затуманенные слезами глаза. — Ты проигнорировал… мои чувства, когда решение принял. Я поняла обстоятельства. Иначе бы… не разговаривал бы с тобой. Но ты проигнорировал… меня. И обещание. А потом даже не видишь ничего плохого в этом.
— Я никогда не игнорирую тебя. Ты что-то не то говоришь. Это не так все.
— Вася, — она вытирает слезы и цветы опять к себе прижимает, — ты иногда относишься ко мне… будто я предмет, что обязан быть так-то и вот здесь. Я знаю, что ты не всегда специально. Но я… не могу так. Я — не предмет.
— Конечно, ты — не предмет, Алиса! — разъяренно оправдываюсь я. — Какой предмет еще! Ты самый живой человек из всех тут. Я… я перегибаю палку, да. Потому что меня кроет от тебя, сечешь? Кроет, понимаешь. Без шансов здесь.
Смотрит в сторону, губу прикусывая. Я чую момент слабости. Надлома.
